Сыновья Ананси - Страница 6

К оглавлению

6

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Ее зовут Рози, – стараясь разрядить напряжение, добавил он.

Толстый Чарли уже начал задумываться, а не оборвалась ли связь: разговоры с миссис Хигглер обычно бывали одно-сторонними, часто она даже произносила реплики за собеседника, а тут дала целых три фразы сказать, не прерывая. Он решил попробовать четвертую:

– И вы тоже приезжайте, если хотите.

– Господи, господи, господи! – забормотала миссис Хигглер. – Никто тебе не сказал?

– Что?

Тогда она ему объяснила пространно и в подробностях, а он только стоял и ни слова не мог выдавить, а когда она закончила, сказал только:

– Спасибо, миссис Хигглер, – и записал что-то на клочке бумаги. А потом снова: – Спасибо. Нет, честное слово, спасибо, – и положил трубку.

– Ну? – спросила Рози. – Получил его номер?

– Папа на свадьбу не приедет. – А потом: – Мне нужно поехать во Флориду.

Голос у него был пустой и бесчувственный. С тем же успехом он мог бы сказать: «Нужно заказать новую чековую книжку».

– Когда?

– Завтра.

– Зачем?

– На похороны. Моего папы. Он умер.

– Ох! Мне очень жаль. Мне так жаль!

Она обняла его покрепче, а он только стоял как манекен из витрины.

– Как это… как он… он был болен?

Толстый Чарли покачал головой.

– Не хочу об этом говорить.

И Рози обняла его еще крепче, потом сочувственно кивнула и отпустила. Она решила, что он слишком горюет, чтобы говорить о своих чувствах.

Но нет. Совсем нет. Он слишком стеснялся случившегося.

Есть, наверное, сотни респектабельных способов умереть. Например, прыгнуть в реку с моста, чтобы спасти маленького ребенка. Или пасть под градом пуль, единолично штурмуя бандитское гнездо. Совершенно респектабельные способы умереть.

Правду сказать, существуют и не слишком респектабельные способы умереть. Даже эти не так плохи. Спонтанное самовозгорание, например: щекотливо, с точки зрения медицины, и маловероятно, с точки зрения науки, но люди тем не менее упорно самовозгораются, оставляя по себе лишь обугленную руку с зажатой в пальцах недокуренной сигаретой. Толстый Чарли читал про такое в одном журнале и ничего не имел бы против, если бы отца постиг такой конец. Или даже если бы у него случился инфаркт, пока он догонял воров, укравших у него деньги на пиво.

Но нет, отец Толстого Чарли умер не так.

Он рано пришел в бар, начал вечер, спев под караоке «Что нового, киска?». И (по словам миссис Хигглер, которая сама там не присутствовала) исполнил эту песню так, что Тома Джонса экзальтированные дамочки забросали бы нижним бельем, а он только получил дармовое пиво от нескольких блондинок-туристок, которые считали его самым большим очаровашкой, какого только встречали.

– Это они во всем виноваты, – горько сказала по телефону миссис Хигглер. – Это они его подстрекали!

Эти женщины, затянувшие себя в узкие топы на резинке, эти женщины с красноватым загаром от слишком раннего солнца годились ему в дочери.

И потому очень скоро он оказался у них за столиком, курил свои черутты и прозрачно намекал, что во время войны служил в разведке (хотя осторожничал и не говорил, во время какой именно войны) и еще что знает десяток способов голыми руками запросто убить человека. А потом решил покружить по танцполу самую грудастую и блондинистую туристку, пока одна из ее товарок распевала со сцены «Чужие в ночи» Фрэнка Синатры. Он как будто развлекался вовсю, хотя туристка была на голову его выше, так что он поблескивал ухмылкой на уровне ее бюста.

Покончив с танцем, он объявил, что сейчас опять его очередь. А поскольку он как никто другой был уверен в своей гетеросексуальности, то спел «Я есть, что я есть» всему залу, но особенно самой блондинистой туристке за столиком под сценой. Он выложился вовсю. И как раз собирался объяснить всем вокруг, что, на его взгляд, жизнь ломаного гроша бы не стоила, если бы он не мог сообщить всем и каждому, что собой представляет, когда вдруг скорчил странную гримасу, прижал одну руку к груди, а другую вытянул и повалился (настолько медленно и элегантно, насколько может повалиться мужчина) с импровизированной сцены и на ту самую блондинистую туристку, а с нее на пол.

– Ему всегда хотелось так уйти, – вздохнула миссис Хигглер.

А потом она сказала Толстому Чарли, как последним жестом его отец схватил и дернул вниз что-то, оказавшееся топом без бретелек блондинистой туристки, поэтому сначала все решили, что это он сладострастно нырнул со сцены с единственной целью обнаружить красную от загара грудь. Ведь что же получилось? Вот вам, пожалуйста, она вопит, ее грудь выставлена на всеобщее обозрение, а на сцене играет «Я есть то, что я есть», только никто под музыку не поет.

Когда зеваки сообразили, что на самом деле произошло, повисло двухминутное молчание, а после отца Толстого Чарли вынесли из бара и положили в машину «скорой помощи» – блондинистая туристка тем временем устраивала истерику в дамской комнате.

Именно голая грудь не шла у Толстого Чарли из головы. В мыслях соски обвиняюще следовали за ним по комнате, как взгляд Джоконды с картины. Ему все время хотелось извиниться перед посетителями бара, которых он в глаза не видел. А от сознания того, что отец счел бы это уморительным, становилось только хуже. Когда тебе стыдно за то, при чем ты даже не присутствовал, тебе становится еще хуже: воображение постоянно приукрашивает события, раз за разом возвращается к ним, снова и снова ворошит их и изучает со всех сторон. Ну с вами, возможно, дело обстоит иначе, а у Толстого Чарли было как раз такое воображение.

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

6